В прошлом году, когда меня переводили из тюрьмы КГБ под домашний арест, я загадала желание: «Пусть я буду последним в Беларуси журналистом, который оказался здесь!» Почему-то казалось: если сбудется – значит, все будет в порядке.

Но прошло полтора года, и в июле там оказался новый узник-журналист – 20-летний фотокорреспондент Антон Суряпин, И тоже – по серьезному обвинению. Если меня и мою коллегу и подругу, редактора сайта charter97.org, обвиняли в организации массовых беспорядков в день президентских выборов (19 декабря 2010 года), то Антону предъявили обвинение в пособничестве незаконному пересечению государственной границы Беларуси. По нашей статье предусматривалось от 5 до 15 лет тюрьмы, по статье Антона – от 3 до 7 лет.

Антон Суряпин, увлеченный фотографией, еще год назад создал сайт bnp.by. И день 4 июля был для него несомненной журналистской удачей: именно утром того дня над Беларусью пролетел небольшой шведский самолет, сбросивший на отдаленные районы Минска и маленький городок Ивенец несколько сотен плюшевых медвежат. К медвежатам были прикреплены записки с требованиями свободы слова для белорусов. Так шведское PR-агентство Studio Total пыталось привлечь внимание мира к белорусской диктатуре.

Когда прошли первые информационные сообщения об удачном десанте, белорусские военные начали категорически отрицать происшедшее: никакого самолета не было, воздушное пространство Беларуси ни кто не нарушал, а информация о полете – выдумка шведских фриков. И в это время Антону прислали фотографии мишек из Ивенца. Их сфотографировала школьница Екатерина Скурат – и отправила на созданный Суряпиным сайт bnp.by, задуманный как фотохроника белорусской жизни. О, это действительно была журналистская удача! Вы утверждаете, что никаких медвежат не было? Извольте, получите неопровержимые доказательства! Журналисты опровергают армию – и делают это легко, одним щелчком фотокамеры. Разве не везение?

Везение закончилось 13 июля, когда к Антону пришли сотрудники КГБ. Провели обыск, изъяли ноутбук и все носители информации, а затем сообщили, что журналист задержан, и увезли в тюрьму КГБ. Спустя 10 дней ему предъявили обвинение в «пособничестве умышленному незаконному пересечению границы, совершенному организованной группой лиц». В тюрьме Антон находился до 17 августа. Потом его освободили под подписку о невыезде, но он по-прежнему остается обвиняемым. И кто знает, чем закончится это уголовное дело. Ведь если у белорусского КГБ нет возможности дотянуться до шведов, то хотя бы кто-нибудь должен быть признан виновным? Не бездарная же система белорусского ПВО, в исключительной надежности которой Александр Лукашенко регулярно убеждает российское руководство: у нас единая система, мы стоим на рубежах союзного пространства, у нас и муха не пролетит. Муха, может, и не пролетит. А вот одномоторный самолет - запросто. А уж если 20-летний мальчик смог развеять миф о белорусской ПВО – пусть ответит за это по всей строгости закона.

Впрочем, кое в чем Антону повезло. Его не пытались вербовать в КГБ, ему не угрожали. Такое ощущение, будто кагэбэшники, выполнив самый что ни на есть высочайший приказ и арестовав его, понятия не имели, что с этим фотокорреспондентом делать дальше. Со мной и с Наташей Радиной все было иначе.

Наташу вербовали едва ли не всем личным составом КГБ. Ей было 32 года, и кагэбэшники ее запугивали самыми примитивными методами. Наташе говорили, что она отсидит лет 5-8 и выйдет из тюрьмы полной развалиной, и у нее никогда не будет детей. Ну и мужа, разумеется. Меня не пытались вербовать: от меня КГБ было нужно совсем другое – показания против моего мужа, кандидата в президенты Андрея Санникова. Нас арестовали вместе, и в тюрьме, как потом выяснилось, мы сидели в соседних камерах. Поскольку, в отличие от Наташи, у нас был сын, которому в то время было три с половиной года, пугать меня будущим бесплодием было бесполезно. Меня пугали тем, что мы с мужем оба сядем на 15 лет, а пока будем сидеть – «сын в сиротском приюте бандитом вырастет» (это дословная цитата). Но кое в чем угрозы нам с Наташей были общими: это угрозы забвением. «Вы же журналист и прекрасно знаете законы информационного жанра. Вы уже стали позавчерашней новостью, тем более что в мире такое творится – революция в Тунисе, например. О вас уже давно никто не помнит», - убеждал меня начальник тюрьмы. Для того чтобы у нас не было возможности получать хотя бы минимум информации с воли, нас поместили в абсолютную изоляцию. Нам не приносили письма, которые, как выяснилось, в тюрьму приходили мешками и со всего мира, нам не приносили газет (а заодно и нашим сокамерницам, чтобы уж ни слова сквозь тюремные стены не просочилось), к нам даже не пускали адвокатов, потому что адвокат всегда может рассказать, что происходит там, за глухими каменными стенами, в мире, где кому-то посчастливилось просто бродить по улицам. Но мы, в отличие от наших тюремщиков, точно знали, что ни в одной профессии в мире не существует такой цеховой солидарности, как в журналистике. И обмануть нас не смогли бы все спецслужбы мира: мы точно знали, что наши коллеги борются за наше освобождение, как могут, и пишут, не задвигая нас во вчерашние новости. Потому что если журналист сидит в тюрьме – другие журналисты будут писать о нем постоянно. И в этом одна из радостей нашей профессии.

А главное – профессия сама по себе помогает выжить в тюрьме. И теперь, спустя время, у меня есть собственная инструкция по выживанию в тюрьме для журналистов. Лично мне это помогло. Возможно, поможет и другим. Потому что журналист в тюрьме – это, конечно, новость для мировых медиа, но главное – это реальность. И тому, кто оказался за решеткой, осознание того, что о нем помнят коллеги, облегчает существование там лишь немного. А вот всерьез облегчает существование и дает силы выжить совсем другое. Нужно помнить, что ты не ньюсмейкер, а журналист. И воспринимать свой арест как командировку. Например, на войну. Тяжело, невыносимые бытовые условия, опасность смерти и плена – но это всего лишь редакционное задание, которое необходимо выполнить. А то и вообще – журналистская удача.

Именно в этом я убедила себя, когда меня привели в тюрьму КГБ: «Ну надо же! Я же всегда хотела увидеть своими глазами это жуткое место и разузнать, как тут все устроено!» - мысленно внушала я себе. Это здание не увидишь с улицы. Оно надежно спрятано во внутреннем дворе белорусского КГБ. Оно было построено при Сталине и так и называлось – «внутренняя тюрьма НКВД». Что представляет собой эта внутренняя тюрьма, выяснить было невозможно. Потому что те немногие известные персоны, которые оттуда выходили и соглашались на интервью, не могли вспомнить ничего, кроме обстановки своей камеры и дворика для прогулок. И это объяснимо: он все это время были слишком сосредоточены на допросах, беседах с адвокатами, подготовке к судам, размышлениям о собственном невезении. Все, что не касалось их лично, даже не отпечатывалось в их сознании. А я, с первой секунды убедив себя в том, что приехала в командировку на войну, жадно оглядывалась, когда меня вели по коридору, запоминала каждую деталь, каждый выступ в стене. Я считала двери камер, выясняла у сокамерниц, которые сидели давно и успели побывать в разных камерах, как там все устроено. И все записывала в толстую тетрадь, которую родители передали мне вместе со спортивным костюмом и зубной щеткой. Оказывается, журналист превосходно может обойтись без компьютера и диктофона. И журналистам прошлых лет, которым помогали работать исключительно ручка и блокнот, оказывается, было вовсе не так сложно, как нам сейчас кажется. Блокнот и ручка – самые надежные помощники. У них не садятся батарейки, в них не запускают вирусы, стирающие информацию, они не зависают, в конце концов.

А соседи по камере – это герои твоих будущих статей. Потому что каждый – это своя история. И пусть далеко не все захотят, чтобы о них писали, - многие предпочитают, чтобы об их аресте никто не знал, - сами истории бесценны. И часто это материал для будущих журналистских расследований. Оказаться внутри – что может быть более ценным для журналиста? За время отсидки в тюрьме КГБ я получила материал для нескольких серьезных расследований – о пытках в белорусских тюрьмах, о том, как фабрикуются дела в КГБ, о методах вербовки, о том, как сажают в тюрьмы свидетелей, чтобы угрозами выдавить из них ложные показания. Плюс несколько конкретных историй. Плюс знакомство с интереснейшими людьми – само собой, я имею в виду не тех, кто с другой стороны тюремной двери, а о тех, с кем делила пространство камеры, а в пору перенаселенности (7 человек на 4 спальных места) спала валетом на одной койке. Будто бы и жаль проведенного в тюрьме времени, но это не потерянное время. И именно профессия помогла наполнить его смыслом.

Так что любой журналист, оказавшийся в тюрьме за профессиональную деятельность, должен помнить, что рано или поздно он оттуда выйдет. И в отличие от тех, кто пытался его сломать, угрожал, давил, запугивал, он все равно выйдет победителем. А они – останутся в проигрыше.