Фашизм как воспоминание

***

Их лица запоминаешь быстро, их просто выучиваешь, против собственной воли – так дети на улице учат ругательства. Их уставшие языки неповоротливы, как и их казённые машины. Зато они знают самые главные слова.

«Это не мы – фашисты, -- победно заявляет в интервью один из начальников минской милиции. – Это вы – фашисты».

Точка. Он все сказал. На его уставшем лице что-то мелькает. Что-то детское, живое. Боже, да ведь это обида. Обычная детская обида. И такая же детская, железная аргументация, такая же отточенная формулировка. Это ведь в детстве так было принято: «Сам такой», «Кто со мной, тот герой, кто против меня, тот паршивая свинья». Короче, «это не мы. Это вы. Сами виноваты».

Вы, фашисты.

К кому он обращается, понятно. К нам. К народу. Это все, что он может сказать нам после двух месяцев уличных протестов. Он ведь тоже их часть – он активно участвует, пусть себе и с другой стороны; он очень хорошо знает, как в народе называют его самого и его подчиненных. Называют, уже не боясь, называют искренне, крикнув, просто плюнув им вслед подходящее слово; называют бабушки и дети, дедушки и студенты, рабочие и айтишники, таксисты и музыканты, спортсмены и продавцы фаст-фуда…

«Фашисты!»

***

Мы кричали им это в девяностых. Им, людям в форме. Мы кричали им это двадцать шесть лет. Я кричал им это слово, когда был еще совсем молодым: и это первое слово, которое приходило нам тогда в голову. Я пел о фашизме в панк-группе – и когда я хрипел в микрофон о «коричневых», я имел в виду отнюдь не каких-то там поджидающих меня во дворе бритоголовых ультраправых. Я имел в виду ее – избранную народом власть государства и сам этот несчастный, слепой, презираемый народ.

Фашисты.

Ты кричала им это слово летом – когда мы, бессильные, смотрели, как на площади существа в масках хватают велосипедистов, просто за то, что они велосипедисты. Хватают и заталкивают в железные тюрьмы на колесах. Ты кричала им это, когда они охотились на безоружных людей возле гостиницы «Минск» -- и постояльцы смотрели на охоту из окон. Смотрели, чувствуя себя попавшими в машину времени. Вот сколько всякой техники ездит сейчас по минским улицам… Броневики, водометы, автозаки, системы «Рубеж», военные фургоны, зловещие микроавтобусы для охоты на человечину… Машины времени. Украденного времени.

Казалось, они там у себя уже давно привыкли. Молча согласились: ну да, мы фашисты, что поделаешь. Оказывается, нет. Быть фашистом не так легко. Особенно в Беларуси.

Здесь «фашист» – больше чем просто фашист.

Иногда «фашист» – это просто такая работа. Надо же как-то зарабатывать на хлеб. Фашисты тоже хотят есть. И дети фашистов тоже плачут. Фашисту тоже нужна пенсия. Социальное государство не забудет никого.

***

Те, кто родились и выросли в СССР, впервые услышали слово «фашист» еще в раннем детстве. С тех пор оно всегда с нами, как след от прививки на предплечье. В наше сознание оно тоже вошло как прививка. «Это не должно повториться», «Никто не забыт и ничто не забыто», «Мы страна, победившая фашизм» -- так нас воспитывали. Прививая вечную ненависть к врагу – или, скорее, к слову, его означавшему. Враг был далеко, никто на нас почему-то не нападал, и нас на всякий случай учили ненавидеть слова.

О, эти замечательные слова… «Америка», «ФРГ»… «шпионы», «предатели», «военщина»… «Капитализм», «реваншизм», «сионизм», «гонка вооружений»… «Фашисты»…

Кто он был такой, этот страшный фашист, в нашем советском детстве? Ну, во-первых, немец. В том нашем детстве бессмысленная фраза «освобождение от немецко-фашистских захватчиков» никого не удивляла. Об итальянском фашизме в школе нам не рассказывали. Во-вторых, фашист – это мучитель, садист. В-третьих, у него должна быть красивая форма. В-четвертых, это некто, кто не может жить здесь, среди нас. Среди советских детей и взрослых. Кто не имеет права жить среди людей вообще. А у нас в стране жить не может, потому что эта не та страна, где фашистов оставляют в живых.

Хороший фашист – мёртвый фашист.

Со временем все эти смыслы растворялись, размывались, уходили… Все, кроме одного. Фашист – это прежде всего садист, воплощение жестокости. Абсолютное зло. Слово, которое однажды выпало из чистой политики в мутную лужу советской морали, да так там и осталось.

Однажды, когда мне было лет 15, мне довелось присматривать целый день за одним пацаном значительно младше меня. Это было неуправляемое, разбалованное, крикливое дитятко. Мальчик решил, что я ему не указ, и собрался уйти из дому. Я запретил ему, я ведь был за него в ответе. Он кричал и брыкался, я держал его за руки. В ответ он начал вопить. «Ты – фашист! Фашист! Тебя убить мало!» Но выйти за двери я ему так и не позволил.

Так меня впервые в жизни назвали фашистом. И в тот момент я испугался. Потому что, кроме возмущения и злости, почувствовал кое-что еще. Какую-то странную радость, возбуждение и… освобождение. На пару минут я был настоящим фашистом, пусть только для одного этого олуха. А значит, я был сильным и властным. Я был выше самого себя. Выше всех. Выше моральных законов, выше людей. Законом была только моя власть. Я презирал этого ревущего ребенка и мне очень хотелось его ударить. В ту самую минуту, когда он назвал меня фашистом, я знал, что мне, обычному подростку – можно все.

Все в пределах моего маленького мира.

На самом деле, «фашистов» в детстве вокруг было множество. Ими были заполнены кино и книги, газеты и музеи, наши игры и даже наши садомазохистские сны, в которых так сладко смешивались эрос, танатос и уроки по истории. Даже само слово «фашист» выглядело и звучало внушительно: короткое, мерзкое и красивое.

Интересно, что право на феминитивность в этом случае никогда не оспаривалось. Фашисткой могла быть строгая училка, истеричная директриса, нелюбимая родственница, просто злая тетка на улице. Но прежде всего – фашист должен быть наделен Властью и Униформой. Фашиста видно сразу. И у него должно быть оружие – даже если это всего лишь возраст, голос или школьная указка в синеющих пальцах.

Взрослые учили нас фашизму. Забыв, что это такое. Повторяя, как заклинание, что он никогда больше не вернется.

Нет, нет, нет, не вернется. Спи.

***

Да, фашист в моей стране – это совсем не то, что «fascist».

Честно говоря, я даже не знаю, как перевести это слово на другие языки. Наверное, в переводах нужно писать это слово только кириллицей. Кириллический фашизм – это вам не латинский фашизм с его ностальгическими воспоминаниями о черных рубашках и римском салюте. Кириллический фашизм – это двадцать первый век, это блестящие парадные страницы государственной прессы, это хорошо сшитые костюмы чиновников, это распыляемый в интернете ужас, каждодневная конвейерная ложь и закупленные в Евросоюзе резиновые пули для недовольных. Но на Запад и на север от Беларуси мало кто свободно читает кириллицу. Там считают, что «фашизм латиницей» в настоящее время в Европе невозможен. А восточной кириллице верить нельзя. Там все перевернуто и искажено: посмотрите на их буквы, пародии на изящные буквы латинского алфавита.

От кириллицы всегда исходит угроза. Вечно там у них что-то не так. Потому что они – это не Европа.

И вот опять.

***

Конечно, «фашист» – слово из арсенала пропагандистов. Оно всегда рядом. Оно как булыжник, валяющийся на улице. Поднимай и бросай. Кинь его в фашистов – и обязательно в кого-то попадешь. Ты уже попал – в тот самый момент, когда придумал себе врага.

Антифашистская пропаганда – тоже пропаганда. Но когда безоружные люди стоят против вооруженных до зубов и берут в руки слова – это уже нечто большее. Это обвинение. Ведь слова – наше единственное оружие. Террор вооруженных против безоружных – это ли не фашизм? Сколько еще нужно жертв, чтобы слово перестало быть просто лексемой? Сколько еще нужно боли и ужаса, чтобы «фашизм» принял вес и форму своего настоящего значения?

Когда фашисты у власти, ты обязательно должен сказать им об этом. Но сначала ты должен сказать это самому себе. В какой-то момент все спектры блекнут, остается только два цвета. Не различать их – смертельно опасная болезнь. Всего два – ужас и надежда. Черный цвет фашистов и наш – белый. Черно-белый фильм о фашистах прошлого, которые мучают и убивают, черно-белые снимки военных лет, сделанные оккупантами – все это сейчас, в 2020-м, вдруг снова стало реальностью. Поставленные рядом снимки 1942-г и 2020-го потрясают белорусов. Оказывается, можно вернуться в 1942-й, живя в 2020-м. Разницы никакой, полихромия современности никого не обманет.

Как же они похожи – те, кто мучил, и те, кто мучает сейчас. Почти близнецы. И как же мы близки, будто встретились вдруг на одном историческом мосту: те, кого мучили, и те, кого мучают сегодня. Наверное, предки – это те, с кем ты встретился однажды на таком мосту и не отвел глаз.

Революция – вызов фашизму, революция – время простоты. К сожалению, говорю я, потому что Искусство простым быть не может. Но у искусства есть множество искушений, и одно из них: стать доступным. Доступному искусству всегда нравилось слово «фашизм». Искусство играет с ним, как с мячом. Фашизм предлагает такие простые и доходчивые образы, что снимает с художника обязательство сложности. И литературе тоже нравится это слово. Когда ты пишешь: «фашизм», ничего не надо больше объяснять. Насилие и власть – окончательный, универсальный, самый доступный образ.

Когда они говорят нам, что мы фашисты – это прием, взятый из старой советской пропаганды. Прием, который стал для тысяч людей выдуманным воспоминанием.

Когда мы говорим им, что фашисты они – это написанный миллионами людей приговор.

Если искусство говорит: это фашизм, оно подает тревожный сигнал. Я становлюсь простым, потому что все слишком страшно и слишком сложно.

Когда власть называет кого-то фашистами, значит, это фашистская власть.

Право решать, где фашизм, а где нет, никогда не должно принадлежать власти.

Все просто.

***

За свои сорок пять (всего сорок пять!) я успел пожить при разных режимах. Родился и рос при тоталитаризме, попал в перестройку. Видел растерянность взрослых, никогда не живших в другую эпоху. Потом была независимость и – робкие, редкие взгляды новой-старой власти в сторону демократического устройства. Это еще не была свобода… Это было начало девяностых, ждать свободы от умирающего совка смешно – но это хотя бы была попытка, хотя бы надежда. А потом началась диктатура. И я уехал в Гамбург. Шесть лет, проведенных там – это единственные годы моей жизни, которые я провел при демократии. Потом я вернулся в Минск. И вот мы с тобой живем при фашизме.

Поздравляю.

И я тебя.

Мы умрем. Такие, как мы, не выживут при фашизме. Задохнутся.

Но фашизм ли это на самом деле?

***

Искусство поэзии требует слов. Но черт с ней. Нам вообще всегда нужны слова. На нас лежит человеческое проклятие слов. Мы не можем спокойно идти на смерть, приближаться к смерти, если не знаем, как называется наша жизнь. Мы всегда задаем себе вопросы: кто мы? Где мы? Куда мы? Как так получилось? Мы догадываемся, что ответов нет. Но вместо них есть слова. Есть названия, и мы их ищем. Это то, что не может запретить даже фашизм.

Дискуссии о том, куда пришла Беларусь в 2020-м году, начались еще до выборов 9 августа. Что это за система, как ее называть, как классифицировать? Ответ, конечно, зависит от многих факторов, и один из них: где находится сам классификатор. Аналитики за рубежом гордятся своей беспристрастностью. Нет, это еще не фашизм, говорят они. Отсутствуют многие формальные признаки. Странно, но мне кажется, они поменяли бы свое мнение, если бы пожили здесь хотя бы неделю-другую.

Это военно-полицейская хунта, говорят одни. Чисто латиноамериканский ее образец, который вдруг очутился в Восточной Европе. Нет, это обычный авторитаризм в стадии агонии, говорят другие. Это гибридный режим, твердят третьи. Мне как-то пришло в голову такое определение: наша теперешняя жизнь – это 37-й год, но с интернетом. Тогда, в 37-м, были телеграммы, за содержанием которых внимательно следило государство, за подозрительные телеграммы могли расстрелять или отправить в лагеря. Сейчас почти у каждого есть «Телеграм» -- и за подписку на «неправильные» каналы тоже можно подвергнуться уголовному преследованию. И тогда, и сейчас: страх и жестокость, «воронки» у домов, и люди с ужасом слушают шаги на лестничной площадке, а выйдя на улицу можно просто не вернуться домой… Люди исчезают среди бела дня – а потом находятся. Их находят в тюрьме – и это уже радость: жив… живая… Слава богу.

Как-то, еще в прошлой жизни, один мой немецкий друг сказал: у вас в Беларуси – постмодернистская диктатура. Чтобы понять ее опасность, нужно, во-первых, знать, что такое постмодернизм. Во-вторых, иметь хорошо развитое чувство юмора и нечеловеческую иронию. В-третьих, не жить по законам традиционной логики.

Сегодня мы лезем в умные книги и ищем определения тому, что у нас происходит. Мы ищем параллели: люди постарше и любители истории вспомнили о тонтон-макутах, Пиночете, Салазаре, о Парагвае и многом другом. Мы делимся определениями фашизма, найденными в сети. Фашизм по Нольте и по Арендт, фашизм по Пейну и по Гриффину… Не все пункты совпадают. Мы спорим. Политологи морщатся. Они не любят дилетантов.

Нет, этого не может быть. Ну какой фашизм в 2020-м?..

А мы читаем – и узнаем нашу реальность. Ту самую реальность, которая не просто за окном, нет, она просто за пределами черепной коробки.

Да, это фашизм. Особенно если ты читаешь о нем, находясь у фашизма внутри. Человек с книгой в прозрачном шаре, вырваться из которого невозможно.

***

Мы знали, что такое фашизм, в основном по книгам и кино. Массовая культура сожрала и переварила фашизм так давно, что нам казалось, мы знаем о нем все. Единственное, что нас удивляло – как можно вообще при нем жить. Быть человеческим существом, иметь, страшно сказать, обычные потребности, мечты, желания, эмоции. Существовать во времени и пространстве. Разве это можно себе позволить при фашизме? Герой Набокова из рассказа «Облако, озеро, башня» признается, что у него «сил больше нет быть человеком». Он живет при фашизме, немецком нацизме 30-х годов прошлого века – но в рассказе Набоков нигде не говорит ни о тотальном политическом контроле, ни о тайной полиции, ни об облавах… Фашизм выявляет себя через повседневность, фашизм – это обычные люди вокруг, и это – самое страшное.

Мы читали этот текст как предостережение. И вот выяснилось, что мы в нем живем. Вдруг стало ясно, что при фашизме можно есть суши и пить вино, заниматься сексом, растить детей, понемногу работать, читать перед сном и гулять. Можно все. Ничего нельзя. Закона нет, есть только физические потребности, ненависть, бунт, надежда – и то, что Чеслав Милош назвал «пылающим шаром страха». Вспоминая свою юность в оккупированной Варшаве, он писал, что много работал в это время, писал стихи, был влюблен, даже танцевал иногда, прятался, помогал другим, радовался еде, пил водку… Но каждое мгновение, пишет Милош, он видел и чувствовал в себе этот «пылающий шар». Ничто не могло отогнать его, ничто не могло затушить пламя.

Мы чувствуем то же самое. Разве что некоторые границы пока открыты. Упаковать шар – и увезти с собой.

О страхе как камне, передающемся из поколения в поколение, пишет в своем стихотворении «Камень страха» белорусская поэтесса Юля Тимофеева. В этом тексте наш, белорусский страх -- странное украшение, которое носят на шее, фамильная реликвия, которую надо беречь. Беларусь не открыла для себя фашизм, она его вспомнила. Она никогда его с себя не снимала. Почему? Наверное, из страха. Страха перестать быть собой.

***

Беларусь стала первой европейской страной, куда вернулся фашизм. Как же нам повезло. Теперь мы в европейской истории. Почему так произошло?

Потому что нас там раньше не было. Не хотелось. Казалось, пронесет.

«Люди, будьте бдительны!» -- писал перед смертью в своей книге «Репортаж с петлей на шее» чешский журналист Юлиус Фучик, схваченный и убитый фашистами в 1942-м. Живя в Западной Европе, я с удивлением открыл для себя, как мало людей знает, кто это такой. Почти никто.

Иногда кажется, о нем помнят только советские дети, игравшие когда-то в фашистов и «русских», как сейчас белорусские дети новой эпохи играют в «людей» и «омон». Да и то – о нем помнят только хорошо учившиеся советские дети. Фучик был одним из тех, чье имя советская пропаганда использовала на всю катушку. А поскольку никто не верил в пропаганду – никто не относился всерьез и к этому загадочному Фучику. Ну, сказал. Ну, с петлей на шее. Как же надоели эти фучики. Эта никому не нужная история… От нее одна путаница.

Это не мы – фашисты. Это вы фашисты. Так и слышу голос следователя, говорящий это Фучику – спокойно, уверенно, устало, немного обиженно.

Юлиуса Фучика гильотинировали в берлинской тюрьме. По закону. По приговору суда. Были соблюдены все предусмотренные законом процедуры. Вина была доказана. Государство не ошиблось. Ведь государство должно защищаться. Он был его враг и получил свое.

Говорят, у него даже был адвокат.