Я родилась в 1984-м. И живу в 1984-м. Потому что в России любой год - 1984-й. Большой брат, двоемыслие, мыслепреступление, лозунги, почти слово в слово повторяющие “война - это мир” и “свобода - это рабство”, официальные новости в стиле “Океания воюет с Остазией/ Океания не воюет с Остазией, Океания всегда воевала с Евразией” - всё это каждодневная обыденность. Я живу в антиутопии. Правда она пока ещё отличается от мрачной, описанной Оруэллом. Это антиутопия, жители которой надрывают животы от смеха.

Советский диссидент Андрей Синявский называл политический анекдот главным советским вкладом в мировой фольклор ХХ века. Даже популярные в США анекдоты про Буша-младшего были лишь переделками из советских анекдотов про Брежнева. Русские смеялись всегда, особенно когда ничего больше было нельзя. Смеялись над царём, войной, революцией, большевиками, голодом, Лениным, Сталиным, Горбачёвым, ГУЛАГом, дефицитом. В первые годы советской власти к анекдотам относились снисходительно, потому что они были в ходу у образованного меньшинства, зато серьёзно карали за антисоветские частушки - потому что они были народными. А вот в 1930-е сажать начали уже и за анекдоты. На эту тему, кстати, тоже был анекдот: “Беломорканал с одной стороны копали те, кто рассказывал анекдоты, а с другой - те, кто слушал”.

После распада Союза политическая сатира тоже исчезла. Какой смысл выражаться эзоповым языком там, где можно сказать не выбирая выражений. Но потом пришёл Путин…

Я помню масштабные протесты в Москве в 2011-2012 годах, когда на улицу вышло много молодёжи и людей среднего класса. Главным впечатлением и потрясением были плакаты - настоящее соревнование креативности и остроумия. Пока полиция ни начинала разгонять нас дубинками, мы ходили в толпе, читали плакаты и хохотали до слёз. Правда кому-то тогда казалось это проявлением слабости, ведь власть вряд ли могла серьёзно относиться к такой весёлой, дурашливой оппозиции.

Но власть отнеслась более чем серьёзно. Как писал Гоголь, “смеха боится даже тот, кто ничего не боится”.

Полицейские начали задерживать на митингах в первую очередь людей со смешными, вызывающими плакатами. Тогда протестующие стали шутить тоньше, например, писали на плакатах просто 2х2≠5 (привет, Оруэлл!). Потом арестов на митингах стало больше, и мы продолжили смеяться в автозаках и полицейских отделениях. Стало модным публиковать в Фейсбуке селфи из автозака, в компании остальных довольно улыбающихся арестованных. Некоторые даже начали специально подставляться под арест ради заветного фото. И опять: снимки, мемы, шутки, - хотя и за решёткой.

Тогда правительство изменило закон, на порядок повысив штрафы, и это многим стало не по карману. К тому же полицейские уже задерживали всех подряд и очень жёстко, а за участие в протестах начали преследовать: отчислять из института, выгонять с работы, угрожать лишением родительских прав. Я вот уже три года на учёте в полиции - раз в три месяца домой приходил полицейский для допроса и “профилактической беседы”.

Год за годом российская власть потихоньку уничтожала свободные СМИ, политические движения, общественные площадки, пока вся общественно-политическая дискуссия ни переместилась в интернет. Это и онлайн-СМИ, чьи редакции переехали за рубеж, и паблики, ставшие последними свободными площадками для независимых журналистов, писателей, политологов и социологов, и видеоблоги, куда перебрались неугодные властям оппозиционеры, которых перестали приглашать на ТВ, и соцсети, аналог советских кухонь, - единственное место, где обычные люди никогда не боялись ругать власть.

И чем меньше оставалось свобод и свободных СМИ, тем больше появлялось шуток, анекдотов и карикатур в интернете. Смех - это и форма политической борьбы, и формат общественной дискуссии, и простое выпускание пара. Отравление в Солсбери, повышение пенсионного возраста, семейное насилие, всплеск гомофобии, угрозы росийских политиков применить ядерное оружие, наводнения, лесные пожары, нехватка лекарств, закрытие больниц, избиение протестующих - что бы ни происходило в России, интернет взрывался шутками, анекдотами, карикатурами и мемами. Серьёзно, сотни и сотни тысяч людей смеялись над тем, что не доживут до пенсии, и над тем, что никогда не смогут сами выбирать президента, депутатов или главу посёлка. Это кажется слабостью и даже глупостью - вместо того, чтобы бороться и протестовать, люди придумывают анекдоты и рисуют карикатуры. Но многим страшно говорить серьёзно, и кажется, что критика власти, упакованная в шутку, страхует от репрессий.

Но это не так. Потому что власть боится смеха. На страхе ведь держится вся власть в России, а тот, кто смешон, уже не может быть страшным.

Поэтому, как и сто лет назад, в России начали судить за шутки, частушки и анекдоты. Одну россиянку привлекли по экстремистской статье за выставленные в интернете частушки о коррумпированных судах. Другого - за опубликованный в соцсетях анекдот, отправив на принудительную психиатрическую экспертизу. Молодых людей стали отправлять под суд за публикацию интернет-мемов. Вообще число арестов за преступления, совершённые в интернете, растёт каждый год. И, естественно, об этом тут же появляется невообразимое количество шуток.

Но власть-то шутить вовсе не собирается. И принимает всё новые и новые законы. Причём они и сами часто звучат как анекдоты. Например, “закон об оскорблении власти”, по которому теперь судят тех, кто неуважительно отзывается о президенте, депутатах или полицейских. Первый человек, которого осудили по этому закону, написал в соцсетях, процитировав комедию 90-х: “Путин - сказочный д…б”. Это дело имело обратный эффект, “эффект Стрейзанд”, и фраза тут же стала мемом, а в интернете - соцсетях и онлайн-СМИ - появились сотни шуток и карикатур на эту тему. Правда многих шутников, шутивших об этом, также оштрафовали по тому же самому закону.

На днях приняли закон об иностранных агентах. По нему Минюст и МИД смогут вносить в списки иностранных агентов тех неугодных журналистов и правозащитников, которые пишут для иностранных СМИ (или российских, признанных иностранными агентами), получает деньги из-за рубежа или даже публикует статьи зарубежных СМИ в своих соцсетях. Все, кто попадут в список, будут обязаны ставить у себя маркировку “иностранный агент”. Первое, что сделали пользователи соцсетей, даже те, которые сами и не попадают под этот закон, - массово разместили у себя статус “иностранный агент”. Что ещё остаётся? Только бить абсурдом по абсурду.

Конечно, давняя мечта Кремля - получить некую кнопку, нажав которую, можно будет выключать все неугодные сайты, соцсети и мессенджеры. Или даже интернет полностью, как власти уже делают во время митингов, отключая интернет в районах города, всём городе или даже целой республике. Новый закон о суверенном интернете, эдакий “железный интернет-занавес” на манер GreatFirewallofChina, уже прозвали Чебурнетом (от чебурашки). И, конечно, сочинили немало анекдотов (подкреплённых мнениями экспертов) о том, что власти плохо представляют себе, как создавать суверенный интернет, а бюджет разворуют раньше, чем начнут работу над Чебурнетом.

Но смеяться особо не над чем. Потому что даже если никакой железный интернет-занавес не опустится, мы уже сейчас видим, как медленно, но верно опускается другой занавес - молчания из страха.

Я очень хорошо знаю, что такое страх. Страх сказать то, что хочешь сказать. Я видела это много раз.

Зимой я стояла с плакатом “Нет войне с Украиной” на Арбате, в самом центре Москвы. (Одиночный пикет - это единственная оставшаяся форма протеста, которая не требует согласования с властями.) Проходившая мимо девушка остановилась, крутилась неподалёку минут десять-пятнадцать, доставала мобильный, делая вид, что кому-то звонит, то приближалась ко мне, то отходила, но наконец-то решилась подойти. Оглянувшись, она убедилась, что никого нет рядом, и тихо-тихо, порывисто сказала: “Спасибо!” И тут же убежала. Как же страшно ей было сказать это “спасибо”.

Как-то я приехала на интервью, и в холле меня встретила сотрудница радиостанции. По дороге мы заговорили о последних политических новостях. Женщине самой хотелось обсудить это, но её речь так была набита эвфемизмами, что, например, иностранцу, хорошо знающему русский, было бы невозможно её понять. Путина она называла “он”, многозначительно поднимая глаза к потолку, Немцова - “человеком, которого с нами больше нет”, ФСБ - “теми, которые всё решают”, сотрудника службы безопасности - “человеком с оттопыренным пиджаком” - это для ясности сопровождалось пантомимой. Ничего ведь не случилось бы, если бы она называла вещи своими именами. Но она боялась.

Многие мои друзья по телефону никогда не называют фамилию “Путин”, тоже так и говорят – “он”, причём тихо, понизив голос. Бывает, что уходят от политического разговора: “Давай не по телефону, ладно? Об этом лучше при встрече”. Многие, стоит заговорить о политике, оглядываются, даже если мы гуляем в парке, и вокруг - только деревья.

А теперь я чувствую, как страх сгущается в интернете. И это неудивительно. Когда в новостях то и дело пишут о суде над кем-то, опубликовавшим шутку про Путина или карикатуру на церковь, любой начнёт задумываться, прежде чем что-то написать или даже просто перепостить. И становится понятным, что шутки в интернете кончились, когда одного активиста, обвиняя в экстремизме, сажают почти на год под домашний арест за видеоблог, а другого отправляют на пять лет в тюрьму за комментарий в твиттере, выглядящий как угроза детям полицейских. “А если бы жену убил, то через год бы вышел”, - грустно язвили в соцсетях после приговора.

Точно так же советская власть поначалу снисходительно относилась к анекдотам, считая, что их рассказывают друг другу немногочисленные интеллигенты, а вот частушки поют в народе, и поэтому они более опасны. А потом анекдоты тоже пошли в народ, и тогда за них стали отправлять в лагеря. Так и интернет когда-то был свободной зоной без всякой цензуры, пока власти казалось, что большая часть россиян смотрит телевизор. Но как только оказалось, что интернет стал источником информации для людей всех поколений, профессий и культурного уровня, то государство пришло уже и за интернетом.

Меня часто спрашивают, не боюсь ли я открыто критиковать власть, не чувствую ли опасность из-за своих статей. Я не боюсь, потому что знаю - любой интернет-пользователь, у которого всего 5-10 подписчиков в соцсетях, рискует в сто раз больше, чем я. Когда полиция приходит за писателем или оппозиционным политиком, об этом сразу же пишут в соцсетях и независимых изданиях. О судах против обычных людей мы часто узнаём задним числом, иногда даже совершенно случайно.

Так, например, было с мужчиной, который написал в соцсетях, что работает за троих, а получает за одного, и нецензурно обозвал Путина. Этот крик души заметили сотрудники полиции, прочёсывающие соцсети в поисках оппозиционных высказываний, и мужчину осудили за неуважение к президенту, оштрафовав на сумму, которая в полтора раза выше его доходов за месяц. О его деле журналисты узнали, случайно наткнувшись на судебное решение на сайте. После суда он удалил аккаунты в соцсетях, написав друзьям, что ему “хочется исчезнуть из этого мира и забыться”. Исчезнуть и забыться - единственное, что хочется любому человеку, оставшемуся один на один с огромной репрессивной машиной.

Если раньше власть охотилась за независимыми журналистами, активистами и правозащитниками, теперь жертвами репрессий чаще становятся самые обычные люди, чьи записи в соцсетях читают только друзья и родственники. Причём жертвы всегда случайны, никто не может сказать, кто станет следующим. Это рождает атмосферу страха.

Но не того страха, когда страшно быть серьёзным.

А того страха, когда страшно даже смеяться.