Я ездила к родственникам. Тетя на прощание подарила оленьи языки – роскошный подарок, они очень вкусные и не частые гости на столе ненцев. Мне показалось, это очень символично и можно воспринимать, как напутствие или знак. Собственно, по жизни мне нужно ещё хотя бы два языка, чтобы чувствовать себя комфортно в мире: ненецкий и английский. Хотя если пофантазировать, то я бы также хотела знать язык животных и духов, немецкий и язык саами.

Когда едят олений язык, от него отрезают кончик, который не стоит есть, если не хочешь, чтобы о тебе сплетничали. В прошлый раз мама скормила его нашему коту со словами: “Пусть люди о тебе говорят.” Да, про него сложно сказать плохое. Я представляю, как люди обсуждают его красивую шерстку, мохнатые лапки и желтые глаза.

Среди ненцев я считаюсь не до конца ненкой. Меня иногда так и называют: “луца”, что переводится, как “русская”. Я долго думала про это слово. Получается, “луца” - это я и подобные мне ненцы, русские, украинцы, беларусы, татары, башкорты, армяне и многие другие народы. Я недоумевала, почему для тундровых ненцев мы считаемся русскими, если мы тоже нерусские? Но потом осознала, что значение этого слова скорее, как “те, кто несет имперский код: знает русский язык и впитал российские законы и традиции, кто способен адаптироваться к жизни вне тундры, но не выживет в кочевье”. Потому что так обозначают людей, живущих в поселках и городах, ведь, например, для ханты у ненцев есть другое слово. Но интересно, а была бы я луца, если бы знала ненецкий? С большей вероятностью я бы его знала, только пожив в тундре и тогда была бы больше погружена в культуру. Таким образом, язык является маркером, показывающим, насколько я знакома с нашей жизнью.

Итак, я не говорю на родном языке и долго для меня это было поводом для стыда. Но как вышло, что я его не знаю?

Мама не стала учить меня ненецкому, потому что я родилась с пороком сердца и много времени проводила в больницах среди русскоязычных врачей. Ей было страшно, что в какой-то ответственный момент не смогу с ними объясниться, или они станут ко мне хуже относиться из-за моей инородности.

Потом нас пытались учить языку в детском саду. Во время сончаса ненецких детей собирали небольшой кучкой и вели в тайную комнату через длинные коридоры, пока другие спали. Это выглядело, как сговор и то, о чем нельзя рассказывать. Мне казалось, мы совершаем нечто преступное, постыдное. Ненецкие слова не ложились в мою голову, я забывала всё к следующему занятию. Зато мне нравилось считать по-ненецки. Помню, как заставляла маму по многу раз слушать, как я считаю, как ходила в детсадовской столовой вокруг стола, громко декламируя числа, как пересчитывала все предметы вокруг. Сейчас оглядываясь, кажется, что на самом деле в мире цифр я находила тот другой язык, на котором мне было интересно. Я была увлечена математикой и ещё до того, как пойти в школу, пыталась разобраться в ее принципах. В старших классах я писала олимпиады и была хорошисткой по алгебре и геометрии. Я подходила к ним творчески и решала примеры нестандартными путями, поэтому мои ответы часто не совпадали с верными по учебнику. Хотя также я совершала глупые ошибки от невнимательности. Думаю, это потому что частности меня не интересовали, но нравилось применять формулы, законы и принципы, а ещё больше я любила их нарушать, поворачивать вспять или придумывать новые пути.

Если вернуться к детскому саду: родной язык давался мне плохо. А ещё откуда-то была уверенность, что всё ненецкое стыдное: такое, что следует скрывать. Будто было нечто изначально неправильное в том, какие мы. Не понимаю откуда это могло появляться в маленьких детях четырех-пяти лет. Кажется, мы не могли подхватить это дома, ведь поколение наших родителей жили в тундре до школы, а потом покидали свой чум насильно. Был ли у них стыд за то, кто они есть? Я не знаю, но понимаю, что они старались учить нас русскому, чтобы мы могли устроиться в жизни лучше, чтобы никто не смеялся над нами, чтобы мы не стыдились своей нерусскости, которую в нашем регионе приравнивают дикарству и чему-то первобытному.

***

Я спрашивала родственников, в каком состоянии язык сейчас. Говорят, даже живя в тундре, люди стараются говорить с детьми по-русски, чтобы они не сталкивались с проблемами в интернате* и в будущей жизни. В этом как будто проглядывает будущее, в котором нет кочевья. Люди порой делятся, что чувствуют, будто их выживают из тудры. Кто-то из них строит планы, чем будет заниматься, когда станет нельзя жить оленеводством.

Спрашиваю молодого ненецкого писателя на публичной встрече в библиотеке: на каком языке предпочитаете писать свои тексты? Отвечает, что в основном по-русски, но там сохраняется тот же стиль, что в ненецком.

Можно ли считать, что наш язык сохранится, даже когда исчезнет, если останется его стиль и грамматическая логика, проглядывающая сквозь другой язык?

Я не жила в тундре, мне многое там чуждо, я не наслаждаюсь временем там и постоянно мерзну. Но мне грустно, когда думаю, что этого не станет. Если честно я почти не думала о ненецком языке, пока не столкнулась с другими коренными людьми, которые учат и восстанавливают свой язык, переживают за него. Мне всегда казалось, что это не самая насущная проблема в контексте моего народа. Потому что нас немного, и чем дальше оказывалась от дома - ненцев вокруг становилось все меньше и меньше. Когда вдали от дома я встречаю кого-то из своих, мне абсолютно все равно насколько они знают язык.

Самой мне всегда бывало неловко перед говорящими на ненецком за то, что даже наши слова не могу произносить правильно. Так все время казалось будто и не смогу его выучить. А ещё находились ненцы, которые стыдили меня за незнание языка или осуждали просто за то, какие проекты делаю: мол наши люди себя не должны себя так вести.

Мое поколение кажется каким-то непонятным, выброшенным, потерянным в культурном и языковом плане. Но я вернусь основной мысли этого раздела: обычно более насущная проблема для ненцев – наше существование, выживание. Потому что газонефтяные компании захватывают территории, где кочевали мои предки, отравляют природу, наши родовые места становятся непригодными для жизни. Вводят правила, ограничивающие свободу передвижения кочевников. От промышленных предприятий ухудшается экология, вымирают виды ценных животных и рыб, которыми ненцы могли промышлять раньше. Мне так странно, когда с одной стороны эти компании уничтожают условия, в которых образ жизни людей был возможен, а их культура жива, но с другой спонсируют программы по восстановлению и оживлению того, что убивают. А потом упрекают нас в том, что мы теряем свою культуру, хотя для нас создают столько возможностей. Это такая кривая логика типа как отрезать ноги человеку, а потом создавать условия для того, чтобы он ходил и перекладывать на него ответственность за то, что ног у него нет.

В общем происходят изменения, в которых культура будет трансформироваться. Во что это выльется, и удастся ли ей остаться в тундре, покажет время.

Раньше я стеснялась того, что не являюсь “правильной” ненкой, которая знает свой язык и тундровые обычаи. Но однажды поняла, что нам не обязательно прикладывать дополнительные усилия, чтобы считаться ненцами. И по большому счету мы можем быть любыми. Важны наша субъектность, права и самоопределение. А все остальные признаки, как оказалось, навязаны государством для того, чтобы им легче было нас выделять в группу - это я сейчас о параграфе в Конституции РФ, где прямо прописано, кто такие Коренные малочисленные народы севера. Согласно ему мы должны родится и жить в одном определенном месте, говорить на родном языке и вести традиционный образ жизни. Выглядит так, будто шаг вправо, шаг влево - и ты уже не человек своей культуры. Но почему вообще нам можно быть ненцами только каким-то одним образом? Почему за нас решают, какими нам быть? Я хочу, чтобы у нас был выбор. Я хочу интересоваться своей культурой по своему желанию, а не потому что так требуют институты власти. Узнав то определение, я внутренне возмутилась и на волне бунта решила: хоть и не знаю свой язык, я все равно буду ненкой! И буду вести такую жизнь, какую захочу, а не ту, которая мне полагается, по решению правительства РФ!

Ещё я предлагаю переводить это из зоны личной ответственности в более глобальное русло: а была ли у нас возможность стать теми образцовыми коренными людьми из российского закона? Была ли у нас возможность выбрать изучение своего языка в школе? Была ли возможность не стесняться говорить с акцентом и чувствовать себя нормально, зная русский не хорошо? Могли ли наши родители/бабушки/дедушки не бояться, что без знания русского в совершенстве их дети и внуки не пропадут в этом мире?

*******

Читая про чужой опыт с родным языком, я понимаю, что меня миновал стыд общения на своем языке, потому что никогда его не знала. Но я замечала, что в обществе не любят, когда ненцы говорят с акцентом или плохо знают русский. Это приравнивается тому, что человек тупой или глухой. Я часто видела, как сотрудники в государственных учреждениях грубо разговаривают с теми, кто плохо понимает по-русски.

Ещё я никогда не стыдилась, что я из поселка, когда мы выезжали в детские лагеря отдыха. Наоборот мне было непонятно, почему городские ребята такие странные, а их ценности вызывали недоумение. Меня удивляло, что им важно, кто как выглядит, у кого новее телефоны и компьютеры, они пренебрежительно относились к культурам коренных людей. Дружба с ними у меня складывалась редко, и меня это не волновало. Но однажды, уже будучи взрослыми, с одной такой подругой мы заговорили про Ямал и коренные культуры. Она мне сказала, что ненцы - никому не нужные дикари, и русским следовало бы оставить их вымирать, а то они как паразиты только проедают ресурсы страны. Оказалось, меня она не отнесла вот к тем ненцам, о которых говорила, потому что я не живу в тундре и выгляжу “цивилизованным человеком”. Я была ошеломлена, общаться мы перестали.

После окончания школы я пыталась учить язык в университете. Его нам преподавала русская женщина, которая почти никогда его не практиковала. Она фанатела от нашего языка, но подходила к нему филологически и только твердила про дифтонги, диграфы и тому подобное. На десятой минуте урока мои глаза начинали слипаться, и я приняла решение не ходить туда, так как это казалось лишней тратой времени. Так у меня сложилось впечатление, что изучение ненецкого - скучный и никому не понятный процесс. А ещё мне не нравится, как о нашем языке пишут ученые: от этого пахнет смертным холодом.

В детстве я не считала, что ненецкий может пригодиться в жизни. Зато когда выросла, обнаружила, почему мне было так странно на встречах с тундровыми родственниками. Оказалось, они между собой и с моей мамой общались на родном языке, а мой мозг видимо отметал этот факт из-за неприятия к ненецкому, которое витало в поселке. Сейчас обидно осознавать, что мои отношения с родней могли быть ближе и теплее, если бы я знала свой язык.

***

Маленькой я любила, когда приезжала бабушка. Мы никогда не говорили на одном языке, но все равно находили пути для общения. Больше всего мне нравилось с ней спать. Может быть там во снах мы встречались, и она мне что-то рассказывала, а я забывала, как только просыпалась. Я представляла, как однажды выучу язык и смогу с ней общаться. Но шли годы, сначала бабушка перестала жить в тундре, затем она заболела и лежала в бессознательном состоянии, а потом умерла. Я так и не выучила язык. Но кто знает, может она также приходит ко мне во сне, а я забываю, как только открываю глаза.

* Хочется пояснить, что я ненка, выросшая в поселке. Но в нашем регионе есть те, кто родились и живут в тундре до школы, а затем их забирают в интернат. И это совсем другая история, которая, мне хочется, чтобы тоже становилась видимой.