***

В прошлую субботу я сказала тебе, что не буду учить удмуртский.

Ты меня ему не учила, и я тебя не виню.

Теперь между нами есть три языка, на которых мы можем говорить, но среди них нет удмуртского.

Удмуртский – все еще язык деревни. Мы редко ездили в твою деревню из-за конфликтов в семье.

В городе над удмуртским акцентом смеялись. Когда ты с классом приехала в город, вам кричали «Вотяки!»

Может, ты хотела защитить меня от этого.

К тому же, я совсем не похожа на удмуртку. Ты часто говорила, как я похожа на папу, как будто это был оберег.

***

Однажды я слушала подкаст про мигрантов в Америке. Там сказали, что мигранты часто не учат детей своему языку, чтобы повысить их шансы в новом обществе. Не говорят о прошлом, не передают знания о культуре. Однако боль потери передается бессловесно.

Можно ли быть мигрантом в своей стране.

Можно ли быть мигрантом, когда до твоего дома семьдесят километров.

***

Мне кажется, ты хотела убежать от своего прошлого, стать кем-то другим. У тебя даже нет удмуртского акцента, хотя удмуртский – твой первый язык.

Я так далека от удмуртской культуры, что отчуждение – теперь мой дом.

***

У меня не было бабушки. Она умерла, когда я была маленькой.

Бабушка Вера учила Женю удмуртскому, когда он приезжал в деревню. В городе язык не передавался.

Я не хочу изучать удмуртский, потому что он используется только в семьях. Изучать удмуртский вне семьи – как будто изучать семейный лексикон с чужими.

***

Раньше бабушка Вера часто говорила: по-русски плохо говорю. Для русского языка это инверсия, для удмуртского – обычный синтаксис. Зачем так говорит, не знаю. Я и сама иногда так говорю, неосознанно копируя порядок слов.

***

Папа называл тебя кышно в шутку. Учительница, объяснив тему, в шутку спрашивала Валамон? Кто-то кого-то приветствовал в шутку Зечбуресь.

У меня есть вопросы, которые я не буду превращать в обвинения.

Люди собирают слова, как камушки.

Все, что я хочу сказать: у меня не было возможности слышать эти слова в реальной речи, от этого и удмуртский язык казался ненастоящим.

***

Воспоминание о том, как ты говоришь по-удмуртски.

Утро в деревне. Я просыпаюсь, но тебя уже нет рядом. В деревне мы спали в одной постели, потому что приезжало много родственников. От этого я чувствовала радость, как будто я снова маленькая и могу быть ближе к тебе.

Я открываю дверь и слышу, как на кухне ты говоришь с сестрами на удмуртском, как вы вместе смеетесь. Я вхожу на кухню. У всех трех на головах платки, чтобы волосы не попали в стряпню. Все поверхности на кухне уже уставлены противнями с горячими перепечами.

Я уверена, что воспоминание смонтировано из нескольких, но оно мне нравится таким. Мне нравится видеть тебя в нем счастливой.

***

Перед смертью бабушка Вера уже не говорила по-русски. Когда мы видели ее в последний раз, ее дочь, Женина мама, переводила нам с удмуртского. Бабушка сказала, мон тонэ яратӥсько. Я люблю вас.

Тогда я впервые услышала эти слова в том контексте, в котором они должны употребляться – не в шутку.

***

Больше года назад мы с Женей ездили в музей Лудорвай. Мы бродили по полю и смотрели на дома удмуртов, перевезенных сюда из разных деревень.

Я нашла дом, похожий на твой. Почему-то это поразило меня. Этот дом принадлежал когда-то кому-то до того, как его привезли в музей. Но в музее он стал образцом, с которым я смогла сверить свои воспоминания. Он верифицировал мой опыт.

В том ненастоящем дворе я открыла калитку и вдохнула густой запах травы в поле. Я подумала, что теперь я могу сама решать, какие отношения строить с этими местами; их уже не определяет твоя семейная история – то, какие слова вы говорили друг другу.

***

Я все время пытаюсь поставить точку в этой теме, но не получается.

С каждым днем этот текст разрастается, я не могу его контролировать.