Skip to main content

Тишина

Credits Татыйаас Филиппова October 22 2024

Я листала книгу Масахисы Фукасэ “Ravens”, и в конце книги, в рецензии, мне попалось слово “homelessness”. Оно удивило меня, ведь его фотографии напоминают мне о моем дойду. В книге есть снимок деревни, заснеженных домов, в которых горит свет. Когда я смотрю на него, я вспоминаю о доме бабушки и дедушки.

Думаю, раньше в его фотографиях меня привлекало то, что было названо “homelessness”, в них действительно есть некая отрешенность от мира. Но сейчас я все больше замечаю его любовь и внимание ко всем живым существам и местам, которые, как будто случайно, попали в его объектив.

Наверное, его “homelessness” - это моя “ничья земля”, которая принадлежит “лесу, ручью, траве, деревьям, росе”.

Как и многие современные фотографы, я нигде не училась фотографии, поэтому до сих пор чувствую себя неуверенно, если кому-то нужно показать свои снимки. Шесть лет назад я отправилась в поездку для нашего с женой проекта “Река Лена”, который рассказывал о людях, живущих и работающих на реке. Буквально за день до отъезда она на шторах объясняла мне, как работает диафрагма.

В момент съемки я не думаю о реакции людей. Когда прихожу в лес, прошу разрешения у духов, а затем пытаюсь запечатлеть свое состояние, разговариваю со своим внутренним “зверем”. Именно о нем я пишу в “Кыыл саҥата”.

Эти тексты, “Дойду” и “Кыыл саҥата” - первые мои литературные опыты на родном языке саха. Иногда я чувствую моего внутреннего “зверя”. Когда мне плохо, он покрывается струпьями, так, что к нему невозможно прикоснуться. Но я вижу, что способна самоисцеляться. Наверное, “Кыыл саҥата” - и об этом тоже.

Я писала эти стихи своему народу. Первое стихотворение из маленького цикла “Кыыл саҥата” - про то, что нам всем необходимо проснуться. Второе - немного странное и самоироничное, я сама не до конца его понимаю. Два последних - о языке.

Поскольку довольно продолжительное время я не помнила, каково это - думать и говорить на родном языке, фотография помогала мне вернуть то естественное состояние. Она была языком, который мне не нужно было переводить.

Фотография связывает меня с родителями и старшими членами нашей большой семьи. В особенности с отцом, у которого был “Зенит” и маленькая кинокамера.

В молодости он сам проявлял фотографии, часто ошибался и в них было много зеленого, желтого или фиолетового. Иногда я специально раскрашиваю свои фотографии или делаю коллажи с кадрами из его фильмов, чтобы передать свои ощущения.

Такое пересобирание себя и окружающего пространства через оптику родных людей - для меня важный, но часто болезненный процесс.

Иногда, в редких случаях, такой работой может быть и письмо на других языках. Чаще всего фрагментарное: кусочки, собранные вместе, как лоскутки. Само сообщение спрятано между строк.

Мой родной язык вшит в меня, хотя я почти забыла его и сейчас заново его вспоминаю и учу. Вшитый и невидимый, он долгое время помогал мне учить русский язык, позднее благодаря ему я научилась интуитивно подбирать и встраивать похожие по звучанию слова в какой-то открытый мелодичный текст. Каждый раз, когда пишу, я словно записываю ритм своего дыхания, документирую свою речь.

Но то, что в конце концов я начала писать на родном языке не значит, что теперь все мои проблемы позади.

Когда я писала “Дойду”, я столкнулась с тем, что мои стихи перестали звучать поэтично. Написанные на саха, они стали чем-то обыденным, вроде дневниковых заметок или новости, которая пропадет в ленте на следующий день. То, что описывается в “Дойду”, происходит с нами каждый день, в этих строчках нет ничего нового для моих земляков. Кроме того, я не чувствовала, пока писала, большой дистанции с другим, которая всегда присутствует в русскоязычных или англоязычных текстах. Словно сам язык подсказывал мне, что нет никаких чужих или других. Поэтому мои стихи - словно и не стихи вовсе.

Еще, когда я только начала писать на родном, я увидела, что продолжаю скрываться и о чем-то умалчивать. Как будто, помимо внутренней потребности в тишине, у меня есть необходимость себя сдерживать. Например, мне не хочется сообщать детали, которые могут ранить родных. Не хочется кому-то что-то дополнительно объяснять. В стихотворении «Дойду», когда я пишу, что представляю себе дорогу из Дирина в Хаяхсыт, я умалчиваю о том, что там находится семейное кладбище. Я пропускаю этот момент.

Возможно, я копирую то, что вижу: тонкие черные линии на синем фоне. Когда вечереет, синий вокруг темнеет. Наш ландшафт зимой минималистичен.

Я вдохновляюсь не только своими родными, но и другими художни_цами, даже в этом тексте отсылаю к Масахиса Фукасэ, но самой мне не нравятся отсылки. Отсылки всегда были чужим языком для меня, западным языком. Часто во время чтения я переставала что-либо ощущать, потому что видела направляющие линии. В какой-то момент я поняла, что они ведут не туда, куда мне нужно.

В серии фотографий «I have been colonized» я представляю два взгляда: колонизатора и колонизируемой. Эта серия была сделана в 2021 году, через год после публикации сборника фрагментов «Сборка №1. Ыhыах». И до того, как я начала «Дойду» - фотокнигу, в которой пытаюсь осмыслить процессы, происходящие в республике Саха. Вместе эти работы - своего рода попытка пережить глубинную травму потери родного языка.

Проект «Птицы» затрагивает проблему сексуализированного детского насилия. Этот проект включает в себя серию мультиэкспонированных фотографий, а также стихотворение и небольшой автофикциональный рассказ о тяжелом опыте, который пришлось пережить мне и девочкам из моей семьи.

Все фотографии и основной текст были сделаны во время пребывания в фабрике искусств «Малакта» в Финляндии, в рамках программы Гете-Института «Право быть холодным» в 2021 году. Поскольку я чувствую причастность к созданию проекта Остроботнии и его жителей, мне хотелось бы показать его там. И, возможно, скоро получится это сделать на небольшой выставке в Ваасе.

По верованиям саха у нас три души - это Салгын-кут - воздух-душа (духовное начало), Буор-кут - земля-душа (физическое тело) и Ийэ-кут - мать-душа (то, что человек наследует от предков). Интересно, что Салгын-кут в виде маленького человечка живет в ухе и во время сна покидает тело человека. В древности саха верили, что наши сны - это его путешествия. То, что наша воздушная душа живет в ухе, кажется мне прекрасной метафорой. Ведь очень важно уметь слышать других.

Когда я была ребенком, моя мама собирала коряги и пни, которые были похожи на птиц или животных. У нее инженерное образование, но для меня она и другие женщины моей семьи - настоящие художницы. Они научили меня видеть скрытый за узорами мир. Узоры выводила нитью моя эбэ.

В третьем классе эбэ подарила мне унты - зимнюю обувь из меха белого оленя. На моих билэ вышитые золотой нитью на черном сукне танцевали парни и девушки в национальных костюмах. Они были вышиты неровными стежками, очень просто, но мне все равно все было понятно. Они танцевали вокруг моих ног оhуохай.

Когда выросла, я перестала видеть и чувствовать тот мир, и тяжело переживала его утрату. В то же время в нашей культуре не принято жаловаться на жизнь, вообще любые сильные эмоции, резкие движения нежелательны. Считается, что в таких случаях ты буквально сдвигаешь воздух. Нельзя сильно оплакивать умерших. Нельзя сильно радоваться. Между собой мы шутим, что мы тоҥ дьон - замороженные люди.

Скорее всего, такой ресурсосберегающий режим был необходим нашим предкам для выживания в условиях экстремально низких температур. У нас очень долгая и холодная зима, она начинается в октябре и заканчивается в апреле-мае. В декабре и январе стоит минус 50 по Цельсию. Это безмолвие природы, холод и дефицит времени, техника и тело просто не выдерживают. Стресс, в котором мы все живем с начала войны. Все это забирает все имеющиеся ресурсы. Это напряжение я стараюсь передать в своих работах. Его пытаюсь нащупать в том, что вижу. Это мой способ сказать что-то.

Урбанизация, агрессивная добыча полезных ископаемых, промышленная вырубка леса, законы, которые ущемляют права коренных народов, мобилизация - нарушают естественный цикл жизни в республике. Из-за климатических изменений ежегодно происходят крупные пожары и наводнения. Зимой из-за холода люди редко выходят на улицу. Из-за смога часто не видно солнца. Дым от пожаров отравляет воздух.

Несмотря на широкое распространение православия, мы сумели сохранить, пусть и частично, свою веру в Айыы. Будучи солнцепоклонниками, мы считаем, что у нас за спинами есть невидимые солнечные поводья. Всегда ждем окончания зимы, а Новый год празднуем летом, в День летнего солнцестояния. Этот праздник называется Ыhыах, мы проводим его на открытом воздухе, смотрим соревнования силачей, конные скачки, пьем кумыс.

Возможно, сама арктическая природа и традиции учат нас перерабатывать сложную энергию, вызываемую тяжелыми условиями, в созидание и внутреннее спокойствие.

Например, мой зять сушит оленьи камуса, из которых шьют унты. Он натягивает и распрямляет шкуру, снятую с ног оленя, на специальное приспособление для сушки. Он любит заниматься этим в одиночестве. Это время, когда он может остаться наедине со своими мыслями.

По сути, я занимаюсь тем же, когда выбираюсь на природу со своей камерой. Я родом из центрального, заречного Чурапчинского района. У нас повсюду алаасы - это рельеф образуемый при вытаивании подземных льдов. Алаас имеет овальную форму, посередине озеро, вокруг лес. Саха до прихода Советской власти жили по алаасам. У каждой семьи был свой алаас. Моя тетя Варя родилась в алаасе, а мама уже в деревне.

Родные пережили Чурапчинскую насильственную депортацию на север. Моя эбэ Татыйаас практически ребенком попала в Кобяйский улус. Из трех улусов, куда направляли депортированных, там был самый сильный голод.

Другая эбэ была депортирована в Жиганский район. Перед отъездом она смогла спасти от верной смерти свою же эбэ. Миновав конвой, она пробралась с ней на баржу, которая плыла до Якутска. Там добрая женщина скрыла их, сказав, что они едут с ней. Добравшись до родственников, оставила у них свою эбэ, а потом забрала ее, когда вернулась.

Несмотря на то, что я никогда с ними не говорила об этом, думаю, я многому у них научилась. Здесь вряд ли подойдет слово “сопротивление”, но каждый из нас ищет свои способы найти утраченную тишину.

Like what you read?

Take action for freedom of expression and donate to PEN/Opp. Our work depends upon funding and donors. Every contribution, big or small, is valuable for us.

Donate on Patreon
More ways to get involved

Search